|
Капица Петр Леонидович
Нобелевская премия по физике
Слово об академике.
ОДНАЖДЫ Петр Леонидович сказал, что крупный ученый — это необязательно большой человек, но крупный учитель не может не быть большим человеком. Умер большой ученый, большой человек, глава большой научной школы физиков-экспериментаторов.
Умер академик, член президиума АН СССР, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных премий. Умер член Королевского общества. Великобритании, почетный член датской Академии наук, член академий Индии, Ирландии, США, доктор Сорбонны, профессор университетов Алжира, Праги, Осло, лауреат Нобелевской премии... Умер Петр Леонидович Капица.
О его работах «Комсомольская правда» писала не раз. И сам он не раз был автором кашей газеты. Впрочем, уговорить его написать статью было нелегко.
— Я пишу редко не потому, что мне нечего сказать, — говорил Петр Леонидович, — а потому, что хочу, чтобы меня читали...
Человек исключительной личной скромности, Петр Леонидович не старался напоминать о себе, и тем не менее люди разных поколений, и ровесники академика, и те, что годились ему в правнуки, знали его, интересовались его жизнью, говорили о нем. Звучащее сегодня несколько высокопарно выражение «властитель дум», безусловно, применимо к нему, причем применимо не только в рамках современной науки. Мне трудно назвать сейчас другого крупного нашего ученого, который, с одной стороны, был бы так предан своей науке, отдавал бы ей столько времени (Капица работал я своей лаборатории на 90-м году жизни) и одновременно имел бы столь яркий спектр разнообразных интересов, столь широкий круг друзей среди которых были общественные и политические деятели, дипломаты, писатели, художники, актеры, журналисты.
Люди, вовсе не сведущие в физике, при встрече с Петром Леонидовичем сразу ощущали обаяние самой его личности, его ровную доброжелательность, уникальную ненасытную любознательность и то неподдельное уважение к собеседнику, которое отличает высокого интеллигента. Научное наследство Капицы будет изучаться и умножаться его учениками — группой специалистов, людей, «посвященных» в проблематику современной физики, в то время как наследство духовное, нравственное принадлежит несравненно более широкому кругу людей, и чем полнее мы воспользуемся им, тем долговечнее будет наша память об этом замечательном человеке.
Как и в жизни, в науке Капица был человеком разносторонних интересов. Он начал с изучения радиоактивного излучения, магнитных моментов атомов, увлекся магнетизмом и создал универсальную установку для генерации сверхмощных магнитных полей, в которых изучал изменения различных свойств веществ, проявляющихся подчас совершенно неожиданно. От магнитных полей он перешел к низким и сверхнизким температурам, совершив многолетнее путешествие в ледяные океаны жидкого гелия, в толь долгое плавание по которым не пускался ни один последователь. Он открыл невероятное с нашей житейской точки зрения явление сверхтекучести: жидкий гелий мгновенно уходил в крошечное отверстие. Еще в предвоенные годы Петр Леонидович становится признанным всем научным миром лидером в физических экспериментах в области сверхнизких температур. Эти работы были отмечены первой Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, двумя Государственными премиями, а позднее — Нобелевской премией. Капица создал количественную теорию взаимодействия морских волн с ветром и получил в лаборатория шаровую молнию, он развил гидродинамическую теорию смазки подшипников и исследовал движение маятника с вибрирующим подвесом. Наконец, многие годы с энергией для его возраста необъяснимой, со страстью поистине юношеской штурмовал он цитадель термоядерной управляемой реакции. Подобно тому, как сам факт отсутствия единой теории поля мешал Альберту Эйнштейну жить спокойно, упорное сопротивление горячей плазмы всяким попыткам обуздать себя не давало покоя Капице.
Я помню встречу с Петром Леонидовичем весной 1970 года, когда, казалось, он поймал уже желанную термоядерную жар-птицу. Как светился он весь, показывая созданную им установку, увлеченно рассказывая о будущей термоядерной электростанции, эскизный проект которой он опубликовал тогда в «Журнале экспериментальной и теоретической физики», с каким нетерпением ждал ответов коллег из разных стран, которым разослал оттиски статей о своей работе. Это было время высокого духовного подъема человека истинно творческого. Через восемь лет, заключая свою нобелевскую речь, он скажет:— Основная привлекательность научной работы как раз в том, что она приводит к проблемам, решение которых нельзя предвидеть, поэтому решение проблемы управляемой термоядерной реакции для ученого особенно привлекательно.
В 1970-м я был в лаборатории Капицы и сквозь черные очки, которые, как мне сказали, надевали уже 11 академиков и даже сам президент Академии наук, смотрел на ослепительный шнур плазмы, бьющийся внутри ниготрона, — так Петр Леонидович назвал свою установку в честь Николиной горы, где у себя на Даче в 1953—1954 годах он построил первый ее вариант.
— Ужели термояд. Петр Леонидович?— Не знаю... Похоже... Посмотрим, измерим поточнее. Вырвалась тогда жар-птица, несколько перышек осталось в руках, пригодных разве что для чучел кандидатских диссертаций, в который раз уже вырвалась, улетела и до сих пор все не могут заманить ее в магнитные клетки, привлечь блеском лазерных лучей. Во время нашей последней встречи в январе нынешнего года я спросил Капицу, как долго, по его мнению, надо ждать пуска первой термоядерной электростанции.— Не знаю, — сказал он отрешенно и устало. Я напомнил ему о статьях в ЖЭТФ, о давних тех надеждах.— Там все правильно, — отозвался он чуть слышно... Придет час, и термоядерную жар-птицу поймают, конечно, но уже без Капицы... Так обидно, так тоскливо на душе от одного сознания, что не увидит Петр Леонидович финала этой великой научной охоты XX века, не порадуется вместе с нами замечательной победе доброго разума. Лучшего праздника для него придумать было бы затруднительно...
ПРИ ЗАБАВНЫХ обстоятельствах мы познакомились. В Центральном Доме журналиста состоялась встреча ученых и научных журналистов, говорили, как лучше организовать пропаганду достижений наших ученых. Капица приехал на этот вечер неожиданно и столь же неожиданно взял слово. Тогда я еще не знал меру его лукавства, не знал, как умеет он с видом человека вроде бы стороннего, малоосведомленного, рассеянного и даже, если хотите, несколько растерянного от всеобщего внимания сразу ухватывать суть проблемы и бить точно в цель, причем делать это, оглядывая всех окружающих с какой-то детской, наивной улыбкой, словно призывающей поддержать его столь обманчиво робкие попытки защитить истину. Замечу, что подобная нарочито мягкая манера выступлений, внешне лишенная какой бы то ни было агрессивности и категоричности, изобилующая ссылками на других ораторов, которые неожиданно для них самих оказывались вроде бы его единомышленниками, а то и чудесным образом, помимо их воли, превращались из противников в союзников, позволяли Петру Леонидовичу добиваться гораздо большего, в сравнении с его коллегами-громовержцами, потрясавшими кулаками и метавшими молнии с трибун.
Капица, мило улыбаясь, привел несколько убийственных примеров журналистской безграмотности, заставив зал хохотать, и закончил пожеланием укреплять союз ученых и журналистов, дабы подобные курьезы не повторялись.
Надо сказать, что в то время—в середине 60-х годов — Петр Леонидович напряженно работал на своих ниготронах и журналистов к себе не пускал. Как теперь я понимаю, правильно делал, что не пускал: работы были не закончены, н не о чем было еще писать. Но тогда по молодости и неопытности я этого не понимал и, взяв слово, ринулся защищать «журналистскую честь»:
— Вот вы, Петр Леонидович, говорите о союзе ученых и журналистов, а ваш помощник Павел Евгеньевич Рубинин никого к вам не пускает, журналистов в Институте физических проблем не жалуют, какой же это «союз»?
— Вы хотите побывать в моем институте?! — Петр Леонидович изумился столь естественно, что зал опять захохотал. — Милости прошу!
Я приехал на следующий день, милейший Павел Евгеньевич, с которым мы сразу сдружились. проводил меня в кабинет Петра Леонидовича и...
вот с этой самой поры привалило мне большое журналистское счастье —начались наши многолетние встречи. Если я долго не появлялся, ценя время и уважая покой академика, звонил Павел Евгеньевич и передавал, что Петр Леонидович приглашает с ним пообедать или поужинать. И вот я снова сейчас думаю: много ли академиков приглашают журналистов пообедать с ними? И правильно ли делают, что не приглашают? То, что обеды такие были бы на пользу журналистам и делу пропаганды достижений вашей науки,— очевидно. Но очень возможно и академики из этих «обедов» могли бы извлечь для себя выгоду...
Капице было интересно говорить с журналистами. Мы говорили необязательно о физике и даже чаще всего не о физике. И чаще всего не мы, как положено, расспрашивали Петра Леонидовича, а он нас. О чем? Да обо всем! О проблемах, обсуждавшихся на сессии Верховного Совета СССР. Рядом, помню, сидел академик Лаврентьев, и я все старался переадресовать вопросы Петра Леонидовича ему, депутату Верховного Совета, но Капица возражал:
—
Что думает Михаил
Алексеевич я знаю, а вы что
думаете?
О комсомоле. Ему
было интересно
знать, кто, почему н зачем едет на комсомольские
отройки, как там
живут,
учатся, отдыхают, сколько
зарабатывают. Мы
часто говорили
о молодежи вообще.
Во время
последней нашей
встречи, помню, Петр Леонидович
сказал:—
Высказывать недовольство молодежью
— не ново. Доисторический человек тоже брюзжал
на молодежь. Неужели не ясно: если бы молодежь была хуже нас, стариков,
никакого прогресса
человеческого общества не
могло бы быть. А
он есть!
Разговор о молодежи естественно переходил к разговору о научной смене, о нашей высшей школе и даже о школе средней и начальной. Сейчас, когда по всей стране прошло широкое и заинтересованное обсуждение школьной реформы, когда Пленум ЦК КПСС и сессия Верховного Совета СССР обсудили и одобрили основные направления реформы, мысли, высказанные Петром Леонидовичем много лет назад, не потеряли, мне кажется, свою злободневность. Капица всегда был поборником индивидуального подхода к школьнику, ратовал за как можно более раннее выявление и развитие способностей, заложенных в нем природой, и воевал с попытками поломать эту творческую индивидуальность.
Главная его мысль: «Воспитание творческих способностей в человеке основывается на развитии самостоятельного мышления». Он считал, что школа должна выработать важнейший критерий оценки своих учеников—критерий самостоятельности, который он ставил выше критерия успеваемости.
Капица был одним из основателей института нового типа — московского физтеха, сам преподавал в нем, горячо поддерживал его ректора академика О. М. Белоцерковского. Вопросы подготовки научной смены занимали его постоянно. В одном .из своих выступлений он сказал:
— Присутствуя на аспирантских экзаменах, я обычно наблюдал, что вузовской профессурой наиболее ценится не тот студент, который более всего понимает, а тот студент, который больше всего знает. А для науки нужны люди, которые прежде всего понимают.
Я записал беседу с Капицей в июне 1964 года, когда Петр Леонидович говорил о том, что в высшей школе должны работать крупнейшие ученые, что это нужно не только студентам, но и этим ученым тоже.
Он вспоминал слова своего великого учителя Резерфорда: «Капица, ты знаешь, что только благодаря ученикам я себя чувствую тоже молодым». Доказывая свою правоту, он приводил замечательные примерь из истории науки.
Менделеев, который открыл свои великий закон, отыскивая способ так описать студентам свойства элементов, чтобы они лучше их запомнили.
Лобачевский, который, готовя чиновников к экзаменам на аттестат зрелости, усомнился в постулате о непересекаемости параллельных линий.
Шредингер, который, объясняя аспирантам работы де Бройля, нашел слое знаменитое уравнение. И добавил как бы мимоходом, как умел это делать он один:
—
Это
мне Дебай рассказывал.
Он как раз тогда в Цюрихе
и попросил Шредингера объяснить
аспирантам работы Де
Бройля...
То, что проблема привлечения
крупных ученых в высшую
школу продолжала занимать
Петра Леонидовича, я понял
через несколько лет, когда он
подарил мне оттиск своего доклада
на Международном конгрессе
по подготовке преподавателей
физики, прочитанный
им в сентябре 1970 года, в котором
я нашел эти примеры,
записанные мной с его слов
за шесть, лет до этого.
Мы
говорили о писательской
работе. Капица считал,
что жар
литературных дискуссий,
острота критики и вообще
внимание к писательскому
труду в нашей стране
имеет свои
социально-политические
корни.
— Вы знаете, вот меня в США спрашивали, почему в Советском Союзе иногда так резко критикуют того или иного писателя? — говорил Петр Леонидович.— А я так им отвечал в материальном развитии вы нас обогнали, а в духовном мы вас превосходим. Роль писателя в жизни нашего общества неизмеримо выше и важнее, чем в жизни вашего общества. Влияние писателя на формирование общественного мнения у нас куда больше, чем у вас. Вот когда ваши писатели достигнут того же влияния, посмотрим, насколько требовательно вы будете к ним относиться...
Много лет он дружил со Всеволодом Ивановым. Другом семьи Капицы был и Михаил Пришвин. Петр Леонидович даже писал о Пришвине. Эти малоизвестные, но очень интересные воспоминания были опубликованы в журнале «Север».
И в институт, и домой к Капице часто приходил Ираклий Андроников, брат известного физика. Петр Леонидович и его жена Anna Алексеевна были одними из первых слушателей впоследствии столь знаменитых устных рассказов Ираклия Луарсабовича.
О порядке и дисциплине говорили.
У Капицы был свой способ
борьбы за укрепление трудовой
дисциплины: опоздавшие к
началу служебных
занятий
были вынуждены проходить
на свое рабочее место
через кабинет директора. Петр Леонидович никого не записывал,
никаких «галочек» на ставил,
сидел, работал: читал,
писал, говорил по телефону, на
крадущихся через его кабинет
никакого внимания не обращал,
но можно себе представить,
как чувствовали себя
в этот момент эти опоздавшие!
Прежде
было распространено мнение, что дисциплина
нужна для того, чтобы заставить
человека работать, — говорил
Капица. — Это мнение
неправильно, и его надо искоренять.
Если это так, то такого
человека надо гнать. Дисциплина
нужна, чтобы люди согласованно
работали.
Прекрасный пример согласованной работы являли собой знаменитые научные семинары в Институте физических проблем, которые сел Петр Леонидович и которые начинались и заканчивались с точностью до минуты. На жалобы докладчике на нехватку времени Капица обычно отвечал:
— Чем лучше работа, тем короче она может быть доложена.
Развивая этот тезис, Петр Леонидович утверждал, что чем меньшими словами можно охарактеризовать деятельность кандидата в академики, тем лучше этот кандидат.
Наконец, говорили о науке. Петр Леонидович при всей мягкости суждений любил вопросы острые. Помню, обсуждая неблагополучное положение, сложившееся в нашей биологической науке в конце 40-х — начале 60-х годов, Капица сказал добродушно и весело:
— Элемент абсурда должен присутствовать в науке это даже стимулирует ее развитие. — Помолчал и добавил сухо и жестко: — Но нельзя давать абсурду власть! Лженаука—это не ошибки. Ошибки и великие делали. Лженаука — это непризнание ошибок!
Четко и ясно Капица высказывался относительно важнейшего вопроса о связи науки с производством.
— Какие организационные формы должно принять у нас, в социалистической стране, влияние науки на нашу технику и хозяйство? — говорил Петр Леонидович.— Мне думается, что понятие о связи науки и техники у нас часто вульгаризуется: очень многие полагают, что всякая научная работа должна дать тут же, сейчас же непосредственный выход в технику Эти товарищи судят о том, хорошо или плохо работает выполняющий то или иное исследование научный институт, только на основании масштаба той конкретной помощи, которую научная работа оказала той или иной отрасли промышленности. Та кой подход наивен и ведет к вредному упрощенчеству. Да же поверхностное изучение истории науки и культуры показывает, что всякая большая наука неизбежно влияет не только на технику, но и на весь уклад нашей жизни. Совершенно ясно, что только благодаря фундаментальным работам и открытиям Фарадея стали возможными такие совершенно новые виды орудий человеческой культуры как динамомашина, телефон и пр. Но очевидно, что не следует требовать от фарадеев, чтобы они сами делали и телефон, н динамомашину...
ПОМНЮ на Николиной горе в уютной мансарде своей дачи Петр Леонидович показывал мне маленький прецизионный станочек, который он привез из Швейцарии, чтобы ремонтировать старинные часы. Из всех своих званий Капица особенно гордился званием действительного члена английского общества любителей старинных часов. Все друзья и знакомые приносили ему древние мертвые механизмы, он возвращал им жизнь и отдавал обратно. Он говорил тогда в мансарде, что часы дают ему живое ощущение времени...
Прожив большую жизнь Петр Леонидович сам олицетворял Живую связь времен. Участник первой мировой войны, реорганизатор советской металлургии для нужд фронта во второй мировой войне, он активно боролся с угрозой третьей. Беседуя с юными аспирантами, он рассказывал им об Эйнштейне Резерфорде, Иоффе, и классики науки в его рассказах сходили с пьедесталов и становились современниками.
Вновь и вновь вспоминаю я машу последнюю встречу. Петр Леонидович вспоминал Вавилова. Ланду, Келдыша, Королева. Говорил о своем тесте — знаменитом кораблестроителе академике Алексее Николаевича Крылове, о добрых многолетних друзьях Френкеле. Обреимове, Манделъштаме. Я слушал и вдруг почувствовал, как просторная светлая гостиная наполняется тенями, — ведь никого из этих замечательных людей уже нет в живых.
Потом он проводил меня до дверей. Я пожал его голубую руку в старческих веснушках оглянулся на его белый мраморный бюст у стены. Перехватив мой взгляд, Петр Леонидович улыбнулся и тихо сказал: — Это подарок маршала Тито. И я снова подумал, что маршала тоже уже нет...
В 1964 году академик Ландау писал в «Комсомольской правде» о том, что у Капицы есть все, что нужно настоящему ученому. А настоящему ученому нужно, чтобы у него были талантливые ученики и чтобы труды его были признаны обществом. Он прав. И все это у Капицы осталось. Сознание этого делает нашу печаль светлой.
Я. ГОЛОВАНОВ.
Источник. Газета "Комсомольская правда" 17 апреля 1984 год.